Владимир Маяковский о Париже

Владимир Маяковский прожил несколько интенсивных месяцев в Париже в 1922 году.

Предлагаем вашему вниманию выдержки из его очерков этой эпохи.

ПАРИЖ

(отрывки из очерка)

Схема Парижа

После нищего Берлина – Париж ошеломляет.

Тысячи кафе и ресторанов. Каждый, даже снаружи, уставлен омарами, увешан бананами. Бесчисленные парфюмерии ежедневно разбираются блистательными покупщиками духов. Вокруг фонтанов площади Согласия вальсируют бесчисленные автомобили (кажется, есть одна последняя лошадь, - ее показывают в зверинце). В Майолях, Альгамбрах – даже во время действия, при потушенных люстрах – светло от бесчесленных камней бриллиантщиц. Ламп одних кабаков Монмартра хватило бы на все российские школы. Даже тиф в Париже (в Париже сейчас свирепствует брюшной тиф) и то шикарный: парижане его приобретают от устриц.

Не поймешь, три миллиона работников Франции сожрано войной. Промышленность исковеркана приспособлением к военному производству. Области разорены нашествием. Франк падает. И рядом - все это великолепие!

Казалось бы, для поддержания даже половины этой роскоши – каждый дом Парижа надо бы обратить в завод, последнего безземельного депутата поставить к станку.

Но в домах, как и раньше, трактиры.

Депутаты, как и раньше, вертят языками.

Стараюсь понять схему парижского дня, найти истоки золота, определить размеры богатства.

Постепенно вырисовывается такая схема:

Деловой день (опускаю детали) – все, начиная с Палаты депутатов, с крупнейших газетищ, кончая последней консьержкой, стараются над добычей золота не из каких-нибудь рудников, а из разных подозрительных бумажек: из Версальского договора, из Севского, из обяхательств нашего Николая. Трудится Пуанкаре, выкраивает для Германии смирительную рубашку репараций. Трудится газета, травящая Россию, мешающую международным грабежам. Трудится консьержка, поддерживая свое правительство по ере сил и по количеству облигаций  русских займов.

Те, кто урвали из возмещенных «военных убытков» идут в Майоли. Те, кто только получили жалованье, при выколачивании, шевствуют в кафе. Те, кто ничего не получили, текут в кино, смотреть призывы правительства к размножению (надо «переродить» немцев!), любуются «самыми здоровыми новорожденными Парижа», стараются рассчитать, сколько франков такой род обойдется в хозяйстве, и....слабо поддаются агитации.

Все меньше французов, все больше доллароносных американцев лакомятся Парижем. Американцы ездят в Париж так же, как русские в Берлин, - отдохнуть. Им дешевка!

Искусство Парижа

До войны Париж в искусстве был той же Антантой. Париж приказывал, Париж выдвигал, Париж прекращал. Так и называлось: парижская мода.

Что бы ни делали нового, резолюция одна: в Париже это давно и лучше.

Восемь лет Париж работал без нас. Мы работали без Парижа.

Я въезжал с трепетом, смотрел с самолюбивой внимательностью.

Живопись

Внешность всегда преобладала во французском искусстве. В жизни это дало «парижский шик», в искусстве ... перевес живописи над другими искусствами.

Живопись – самое распространенное, самое влиятельное искусство во Франции. Кафе и рестораны сплошь увешаны картинами. На каждом шагу магазины-выставки. Огромные домища – ситы ателье. Франция дала тысячу известнейших имен. А на каждого с именем приходится еще тысяча пишущихЮ у которых не только нет имени, но и фамилия их никому не известна, кроме консьержки.

Перекидываюсь от картины к картине. Выискиваю какое-нибудь открытие. Жду постановки новой живописной задачи. Добиваюсь в картине раскрытия лица сегодняшнего  Парижа.

По-прежнему центр – кубизм. По-прежнему Пикассо – главнокомандующий кубистической армией.

По-прежнему грубость испанца Пикассо «облагораживает» неиприятнейший зеленоватый Брак.

По-прежнему теоретизируют Меценже и Глез.

По-прежнему старается Леже вернуть кубизм к его главной задаче – объему.

По-прежнему непримиримо воюет с кубистами Делоне.

По-прежнему «дикие» - Дерен, Матисс – делают картину за картиной.

По-прежнему при всем при этом имеется последний крик. Сейчас эти обязанности несет всеотрицающее и всеутверждающее «да-да».

Восемь лет какой-то деятельнейшей летаргии. Жто видно ясно каждому свежеприехавшему.

Это чувствуется и сидящими в живописи.

C какой ревностью, с какими интересами, с какой жадностью расспрашивают о стремлениях, о возможностях России.

Разумеется, не о дохлой России Сомовых, не об окончательно скомпрометировавшей себя культуре моментально за границей переходящих к Гиппиусам Малявиных, а об Октябрьской, об РСФСР.

Впервые не из Франции, а из России прилетело новое слово искусства – конструктивизм. Даже удивляешься, что это слово есть во Французском лексиконе.

Не конструктивизм художников, которые из хороших и нужных проволок и жести делают ненужные сооруженьица, Конструктивизм, понимающий формальную работу художника только как инженерию, нужную для оформления всей нашей практической жизни.

Здесь художникам-французам приходится учиться у нас.

Здесь не возьмёшь головной выдумкой. Для стройки новой культуры необходимо чистое место...Нужна октябрьская метла.